Я бы хотела рассказать, как мы встретились в книжном магазине или после концерта Пьера Булеза. Это было бы шикарно. Но все случилось иначе.
Я, словно мотылек, полетела на свет лампочки, только чтобы сгореть.
Я ее написал своей кровью. Вот только им нужна мишура. Стоило написать ее дерьмом.
Мужские инстинкты надо уметь обуздывать.
Те, кто думает, что удар молнии — это метафора, никогда не просыпались рядом с Виктором.
— Ты очарователен, когда спишь.
— Это очень мило, но на хлеб этим не заработаешь.
Согласитесь, с утра пораньше о Достоевском говорить трудновато.
Шарм есть. Не хватает только косметики, зубной пасты…
Я знаю, что взаимная любовь существует, но не надеюсь на такую роскошь.
— Давно она пьет?
— Тридцать лет.
Я не верю в судьбу. Но кажется, судьба поверила в нас.
— Хорошенькие женщины могут нести любой бред и им все сойдет с рук. Они ведь так мило выглядят.
— О пожилых мужчинах я могу сказать то же самое. Они так трогательно бредят.
— Она пьет?
— Не больше вашей жены.
— Да, но моя жена алкоголичка.
Одиночество — вот мой подарок.
Служанка на кухне? Ужас! А где ей быть? В Елисейском дворце?
Хочешь сказать, что влюбляться незаконно?
— Она моя девушка вообще-то.
— Ну, это ненадолго, если будешь ей грубить.
Нет ничего восхитительнее побега с любимым.
Я так долго ждала. Пришлось терпеть двух идиотов.
Ее улыбка — как музыкальный автомат: так и хочется кинуть монетку.
Только дурак решит, что такая девушка убьет эго.
Алкоголь мне ни к чему, эта девушка как водка.
Влюбленному человеку хочется выражать чувства материально.
Виктор плескался в волнах самокритики.
Их доброта во много раз превосходила их доход.
Только евреи пишут здорово и чертовски умно.
Ненавижу религию. Гетто для человеческого разума.
— Вы хотите сказать, что еврей из Виктора Адельмана…
— Как из вас рыжий.
Он старательно делал вид, что вопросы пунктуации важнее проблем нашего сына.
Некоторые книги могут сразить точнее пули.
Дом совсем не был похож на нас. Зато мы стали походить на него все больше.
Не переезжать же на Елисейские поля ради забавы.
— Ты хочешь развода?
— Да нет же. Я хочу веселья.
Семь с половиной месяцев ты мне безразлична.
Мучая меня, он чувствовал сексуальное удовлетворение.
Кто не похвалит, тому я врежу.
Рано или поздно правда вскрывается и осуждающие взгляды портят все настроение.
— Какая чудесная девочка.
— Она может быть под кайфом, доктор.
Будь он аутистом, я бы давно написал книгу.
А меня ждет лысина. И рога.
Тогда мы поняли, что слава — это большая издевка.
У меня от этих автографов уже руки сводит.
От этих восторгов дышать нечем.
Люди становятся грубыми, полагая, что окружающих отпугивают их неудачи. Но отпугивает грубость, ни что другое.
Ты красивая. И все время уходишь на занятия.
— Родись я женщиной, я именно так одевался бы на свидания.
— Родись я мужчиной, то именно так доводила бы до развода.
Что хочешь, кроме скуки.
А он недурно сложен. Дорогой, наверное.
— Да, я вот что хотела спросить. Где в доме утюг?
— В заднице.
За одну ее улыбку я отдал бы все свои романы.
Улыбка Сары была моей единственной религией.
Нет ничего восхитительнее побега с любимым. С тем же самым.
Ей было всего 25, но я с нетерпением ждала, когда бедняжка наконец умрет в муках.
— А как же правда?
— Она мне не нужна.
Когда есть чувство юмора и воображение, ваша любовь ценнее почестей и славы.
