Людей Тоня либо сражает наповал, либо отталкивает. Как сражает наповал либо отталкивает Америка.
Я был репортером в «Хард копе», дрянном телешоу, на которое серьезные новости смотрели свысока. Пока сами такими не стали.
Мне было 27, а меня ненавидела вся Америка. Да и весь мир.
Что обо мне думают люди? Что я настоящая.
Ее послушать, так я ее каждый божий день резала без анестезии.
Злость была ее лучшим мотиватором.
— Дело ведь не только в мастерстве, судьи хотят видеть на льду…
— …Богатеньких лощеных овец.
А ты еду любишь?
В паре всегда есть цветок и садовник.
Ну, это будет потом, а пока мы счастливы.
Она просто оделась полоумной зубной феей.
— Ты будто бы хочешь сделать из меня другого человека.
— Нет, всего лишь сильную соперницу.
За дураков замуж не выходят.
После того чемпионата она стала другим человеком. И этому новому человеку больше не нужен был старый Джеф.
Не, ну это кем надо быть, чтобы расхерачить подруге колено? Как так-то с подругой?!
Замужем мне нравилось. Но не за ним.
Все круто. Только не честно ни хрена.
Очень сильная фигуристка с одним слабым местом — артистизмом.
Когда ты занимаешь на олимпиаде четвертое место, тебе не перепадает никаких рекламных контрактов. Тебе перепадает работа в кафешке и смена в шесть утра.
— Хорошо выглядишь.
— Как человек, который почти вылез из дерьма, но все просрал.
Ну, я и подумал… Хоть думать — это и не мой конек…
Ну, вот зачем тебе расписание, если ты просто хочешь послать письмо?
В гробу ничего не вертят, тем более дерьмо.
Даже представить трудно, что такое смогли провернуть два самых больших дурика среди всех дуриков в этой истории!
Как потом выяснилось, за ними остался след похлеще Марианской впадины.
Меня любили… недолго. Потом ненавидели. А потом сделали шуткой.
Надо мной будто снова издевались, но теперь всей страной. Всей страной.
— Тебе хорошо вот так с хвостом. Молодит.
— Мне 23, мам…
Я не чудовище, я просто хочу заниматься тем, что умею…
Нет в мире какой-то одной правды, чушь. У каждого своя правда, и жизнь складывается, как ей заблагорассудится.
