С тобой хоть одна женщина была достаточно долго, чтобы понять, что творится у тебя в голове?
Как можно заблудиться в родном городе?
— У тебя хорошо получается.
— Что именно?
— Читать. Что тут смешного?
— Не знал, что у меня хоть что-то может получаться.
— Я не хотел тебя обидеть.
— Ты не в силах меня обидеть. Ты для меня пустое место.
Я не могу без тебя. Не могу. Одна мысль об этом мучительна.
Дом — это место, с которым связаны все мечты.
Вечно мы играем по твоим правилам!
«Война и мир», малыш.
Мы знали, что в конце концов ты вернешься.
Ты всегда держался очень холодно, а я всегда думала, что это из-за меня.
— Ты ужасно серьезный.
— Так уж меня воспитали.
— Ты хочешь потратить весь вечер на работу?
— Да. Но я работаю не каждый вечер.
— По-моему, было здорово.
— Здорово? Почему вам так показалось?
— Но это же правосудие.
Общество полагает, что опирается на то, что называется моралью. Но это не так. Мы опираемся лишь на законы.
Вопрос состоит не в правильности действия, а в его законности.
Закон нас ограничивает.
Говорить «мы все» куда проще, чем «только я».
Шесть женщин заперли триста евреек в церкви и позволили им сгореть заживо, что тут понимать?!
Чувства, которые мы испытываем, совершенно не важны. Куда важнее то, что мы делаем.
Если ваше поколение не извлечет урок из ошибок моего поколения, то зачем все это нужно?
По-моему, Шиллеру нужна женщина.
— Ты ведь много читаешь.
— Мне больше нравится слушать. Но с этим покончено, да?
— До суда я не вспоминала о прошлом. В этом не было нужды.
— А теперь? Что ты сейчас чувствуешь?
— Не важно, что я чувствую, не важно, о чем я думаю. Погибших не вернуть.
Меня до сих пор спрашивают, чему я научилась в лагерях. Только вот лагерь не санаторий. Или, вы думаете, у нас там были настоящие университеты?
Если хотите испытать катарсис, идите в театр. Прошу. Почитайте что-нибудь. Только не попадайте в лагеря, прошу.
У евреев для всего есть организации. Только вот безграмотность нам не свойственна.
