— Не понравилось тебе в Москве?
— Как сказать… Суетно, неспокойно. И голова трещит.
Эт че-эт за грязь? Никак глина?
Разве у хозяек-то выходные бывают?
— А что, есть голос, да?
— Ну, не знаю, в деревне был.
А вы хороший человек, видать. Как это от вас жена могла уйти?
Если бы ты слышала, что сейчас обо мне говорили, ты, наверное, разлюбила бы меня.
Мне надо кричать: «Эй, профессор Соколов!»
А тетка Марфа неправду говорила: никто тут улицы с мылом не моет. Тут асфальт кругом.
— А ты что будешь, Фрося?
— А мне токо чаю, стаканов шесть.
— Я не пью.
— За свое счастье грех не выпить.
— Как все-таки она далека от всего…
— А может быть, мы далеки от нее.
Каждый должен заниматься тем, чем он может, а не тем, чем хочет.
Чем человек старше, чем он взрослее, тем он скорее готов солгать, чем показаться невеждой.
Искусство должно быть живое, настоящее, чтобы душу волновало, чтобы каждый мог постоять и подумать.
Нет, я не потрясен, я раздавлен.
Всю жизнь я только и делал, что собирался сделать что-то.
Музыка народная, слова не знаю, чьи. Наверно, тоже народные.
Когда я у себя в клубе выступала, в правлении слышно было.
— Рениксон…
— Кто это такой, Рениксон?
— Чепуха.
Ненормальный стал человек, а был нормальный.
Глупая ты! Дай Бог тебе здоровья.
Что ты надрываешься? Думаешь, в правлении колхоза тебя услышат?
В интересах педагогики из всех своих учеников я оставил бы в институте только вот эту четверку. Вот это было бы в интересах педагогики.
Я не хочу воспитывать посредственностей.
Вон! Из института вон! К врачу скорее!
Без конца говорить о голосовых связках — это неинтересно.
Время легких успехов прошло… скоро пройдет… должно пройти, вам понятно?
